Они все мои. Как жительница села Ломово Татьяна Мигулина стала многодетной мамой

Татьяна Мигулина отметила в январе этого года знаменательную дату — 100-летие со дня рождения. С этим событием её поздравили родные, близкие и знакомые.

— Проходите, присаживайтесь, — приглашает дочь юбилярши Нина Акиньшина. — Мам, это из редакции приехали, хотят о тебе написать в газету. Расскажешь о себе?

— Ой, дочь, да что обо мне писать, — ответила пожилая женщина, сидящая в светлой уютной комнатке у окна. И, очевидно вспомнив о чём‑то весёлом, засмеявшись, бодро произносит: «Расскажу!». Немного задумавшись, начинает повествование о своей жизни:

«Родилась я не тут, а в Хрящевом. Очень рано, детки, я осталась без отца. Его убили, когда мне было чуть больше года. Они с моим дядей в лесу рубили делянку. Пришли туда какие‑то чужие мужики с наганами и попросили папу подвезти их на лошади. Мама рассказывала, что у нас тогда была вороная кобыла, хорошая, быстрая. Отец и повёз тех бандитов, а они его по дороге убили и бросили в лесу, лошадь забрали. Осталось нас у мамы пятеро: три брата — Устин, Михаил и Григорий, сестра Мария и я, самая младшая».

Семье тогда пришлось хлебнуть и холода, и голода, и горя. Один из братьев был инвалидом с рождения. Время было трудное, выручала корова. Перед голодом сушь была, трава не росла, мало корма заготовили на зиму, и его не хватило — лишились кормилицы.

«Во время голода, это 33-й год был, братья мои все померли, и остались мы втроём. Сестра во время голода взяла меня с собой на работу, они сажали бураки. И тот бурак разрежут и втихомолку едят, тот, что белый был, внутри пекло от него, а с желтоватой мякотью не пёк внутри, хороший был», — рассказала собеседница.

Война добавила трудностей

А потом в жизнь поредевшей семьи Сериковых свои тревоги и невзгоды, горе и испытания добавила война. Старшую сестру Марию фашисты вместе с другими многочисленными односельчанками угнали в Германию на принудительные работы, где она пробыла три года.

«Когда забирали девчат, люди голосили по всей деревне. До Алексеевки мы проводили их, они пошли на Корочу, а мы вернулись домой. Потом кто‑то маме сказал, что наша Мария погибла, но мы не поверили и продолжали ждать. После войны сестра вернулась. Трудно им пришлось у немцев, кормили плохо, работать заставляли много. Она рассказывала, как они по пути с работы, на фабрике клеили бумажные мешки, украдут в бурте брюкву, спрячут, да ещё и мимо надзирателей надо было пронести незаметно, а потом разделят её и сырой съедят. Там есть река такая — Эльба, так вот сестра была в тех местах. Нам тоже тут доставалось. Всё было, копали окопы, работали в колхозе», — неспешно повела рассказ Татьяна Алексеевна.

Корочанка рассказала, люди пахали прямо на себе, пятеро запрягались в сошку и тащили, а один направлял её. Дорогу железную строили от Старого Оскола. Окопы копали у Томаровки, у Раевки, да и там, где жили. Противотанковые траншеи копали четырёхметровые.

«Мы снизу бросаем землю, а другие наверху отбрасывают дальше. Лошадь в колхозе выделяли, везли продукты и лопаты, а мы пешком везде ходили и спали прямо на земле, лето было. Один раз как летит самолёт, мы попадали в траншею, он, правда, не стрелял, мы дуже перепугались», — продолжила собеседница.

Враги в селе

«Немцы у нас не стояли, разведка только приходила. Я вышла воды у колодца набрать, двое идут с винтовками, но не германцы, у них шинели были хорошие, а у этих нет, мадьярами называли. Подошли и показывают, чтоб я ведро поставила, потом повели меня по улице на Ломово. Мороз был сильный, холодно, а я в калошах и в костюмике. На моё счастье, полицай вышел из дома, остановил мадьяр и спрашивает: „Куда они тебя ведут?“ Я кажу ему: „Не знаю“. Он отпустил меня, я так быстро бегла домой, наверно, больше километра, — вспомнила очевидица грозных военных событий.

Татьяна Алексеевна рассказала, как будучи в гостях у соседей увидела немцев в окно. Они шли по огороду, один за одним.

«Я когда прибегла домой, маме рассказала, что немцы в деревне, она перепугалась. На выгоне у нас конюшня была, два коровника стояли, они по‑над теми сараями залегли в канаву. А на Заячьем наши стояли. Как началась потом стрельба, одну бабу у нас в руку ранили в хате. Один мужик кажет: „Эх, нет у меня автомата, я б их зараз всех тут пострелял“. А куда их постреляешь, человек сорок было разведчиков немецких», продолжила рассказ юбилярша.

На трудовом фронте

После войны Татьяна Алексеевна работала в колхозе по наряду, на ферме выращивала телят, в полеводческой бригаде ухаживала за посевами сельхозкультур. Кроме производственных дел в избытке было и домашних, без мужа растила сына, строила свой дом, держала хозяйство. Везде успевала. Стала участницей ВДНХ (выставка достижений народного хозяйства), которая проходила в Москве.

«В колхозе и лес вручную заготавливали и грузили в плосковском лесу на строительство колхозное, и хворост рубили. Пшеницу тогда не сеяли, рожь серпами жали, а она вырастала в рост человека. На палки положим крестец снопов и несём до скирды. Годов пятнадцать работала телятницей. Всё вручную делали. Были сараи, что в конюшню и на лошади нельзя было заехать, вот и носили корма на себе, навоз выносили на руках. А в Москву посылали за кориандр, мы тогда большой урожай вырастили, — рассказала Татьяна Алексеевна. — Нас посылали тогда от колхоза на выставку: меня, Прасковью Сергеевну Гончарову и Степана Григорьевича Акиньшина. И медаль с книжечкой где‑то есть. За сто годов досталось всего, мозолями да потом всё доставалось. На трудодни мало платили, а налоги надо было отдать».

Жизнь испытывала меня

Голос женщины дрогнул, грустные мысли оттеснили те светлые воспоминания, о которых она хотела поведать. Теребя руками платок, Татьяна Алексеевна повернула голову к окошку и ненадолго прервала свои воспоминания. Нина Григорьевна обняла маму за плечи и, ласково поглаживая её по плечу, произнесла:

«Мы ж у неё приёмные, но для всех нас она самый близкий и дорогой человек. У мамы был свой сын Иван. Он служил срочную службу на подводной лодке и там получил облучение. Его комиссовали. Хороший был мужчина, отзывчивый, рукодельный. Любое дело у него спорилось, хоть кирпичную кладку сложить, хоть по плотницкой части что смастерить. Тот домик, что рядом, строил папа сам, а этот, где мы сейчас находимся, они сделали с Иваном. Он много нам помогал, добрый был, как и мама. Два года он всего послужил и вернулся домой больным. В девяностом году он умер».

Материнская жалость

«Я замуж вышла поздно, — улыбнулась юбилярша. — У Гришки умерла жена, а я детей пожалела. Привёл он меня двор поглядеть. Свекровь за детьми глядела, бедность, двух замуж отдали, а остальные мал мала меньше. Сидим во дворе, а они с огорода идут маленькие, и каждый по очереди: „Мам, здравствуй“, „Мам, здравствуй“. А я гляжу и думаю: сколько ж вас тут есть. Их старший Вова подучил, чтобы они все поздравствовались со мной. Как я после таких слов могла отказать детям. И осталась. Работала тогда в колхозной столовой, пришлось бросить, надо было ухаживать за малышами. Двое были в интернате. Они как‑то сбежали оттуда и заглядывают в окна. Я увидела и кажу мужику: „Гриш, давай забирать ребят, пускай живут дома, мне что пятерым готовить, что семерым». Мои дети все хорошие, они меня не бросают, жалеют. Мне их всех жалко, они все мои».

Лучшая на свете

— Нас у родителей девять детей. Когда скоропостижно умерла мама, мы с сестрой Ольгой были уже замужем. Младшему Вите было полтора года, сестре Любе шесть лет, — с заблестевшими от слёз глазами, обняв Татьяну Алексеевну, срывающимся голосом произнесла Нина Григорьевна.

— А Жене было четыре годика, — поправила дочь Татьяна Алексеевна.

— В общем, для всех нас она стала родной мамой, у которой мы всегда находим поддержку и понимание. Она воспитала наших младших, всем сыграла свадьбы, ребят провожала в армию и встречала. За внуками приглядывала. И сейчас она каждому находит тёплое душевное слово — и детям, и внукам, и правнукам, — говорит Нина Акиньшина. — Нас приняла как своих. Мы её обожаем и любим. Она очень добрая и отзывчивая мама. Все приезжают её проведать, привозят подарки. Наша мама самая лучшая на свете. Дай Бог ей здоровья. Плохо только, что она потеряла зрение. Сделали в Харькове одну операцию на глазах, стала немного лучше видеть, а после повторной зрение упало. Бывает, я что‑то забуду, она мне подсказывает, напоминает. В жизни ей досталось, много довелось пережить. Сама держала корову, поросят, птицу, самой на лошади приходилось привозить дрова из леса, чтобы топиться. Рассказывала, что возила в корзинах в Белгород, в Москву вишни, яблоки, чтобы заработать денег. У неё был хороший сад на прежней усадьбе.

— 93 года мне было, когда сделали операцию, — напоминает Татьяна Алексеевна. — Ой, деточки, сейчас жить можно, всё есть: и еда, и одежда. А за сто лет я уже чего только не видала.