Татьяна Мигулина отметила в январе этого года знаменательную дату — 100-летие со дня рождения. С этим событием её поздравили родные, близкие и знакомые.
— Проходите, присаживайтесь, — приглашает дочь юбилярши Нина Акиньшина. — Мам, это из редакции приехали, хотят о тебе написать в газету. Расскажешь о себе?
— Ой, дочь, да что обо мне писать, — ответила пожилая женщина, сидящая в светлой уютной комнатке у окна. И, очевидно вспомнив о чём‑то весёлом, засмеявшись, бодро произносит: «Расскажу!». Немного задумавшись, начинает повествование о своей жизни:
«Родилась я не тут, а в Хрящевом. Очень рано, детки, я осталась без отца. Его убили, когда мне было чуть больше года. Они с моим дядей в лесу рубили делянку. Пришли туда какие‑то чужие мужики с наганами и попросили папу подвезти их на лошади. Мама рассказывала, что у нас тогда была вороная кобыла, хорошая, быстрая. Отец и повёз тех бандитов, а они его по дороге убили и бросили в лесу, лошадь забрали. Осталось нас у мамы пятеро: три брата — Устин, Михаил и Григорий, сестра Мария и я, самая младшая».
Семье тогда пришлось хлебнуть и холода, и голода, и горя. Один из братьев был инвалидом с рождения. Время было трудное, выручала корова. Перед голодом сушь была, трава не росла, мало корма заготовили на зиму, и его не хватило — лишились кормилицы.
«Во время голода, это 33-й год был, братья мои все померли, и остались мы втроём. Сестра во время голода взяла меня с собой на работу, они сажали бураки. И тот бурак разрежут и втихомолку едят, тот, что белый был, внутри пекло от него, а с желтоватой мякотью не пёк внутри, хороший был», — рассказала собеседница.
А потом в жизнь поредевшей семьи Сериковых свои тревоги и невзгоды, горе и испытания добавила война. Старшую сестру Марию фашисты вместе с другими многочисленными односельчанками угнали в Германию на принудительные работы, где она пробыла три года.
«Когда забирали девчат, люди голосили по всей деревне. До Алексеевки мы проводили их, они пошли на Корочу, а мы вернулись домой. Потом кто‑то маме сказал, что наша Мария погибла, но мы не поверили и продолжали ждать. После войны сестра вернулась. Трудно им пришлось у немцев, кормили плохо, работать заставляли много. Она рассказывала, как они по пути с работы, на фабрике клеили бумажные мешки, украдут в бурте брюкву, спрячут, да ещё и мимо надзирателей надо было пронести незаметно, а потом разделят её и сырой съедят. Там есть река такая — Эльба, так вот сестра была в тех местах. Нам тоже тут доставалось. Всё было, копали окопы, работали в колхозе», — неспешно повела рассказ Татьяна Алексеевна.
Корочанка рассказала, люди пахали прямо на себе, пятеро запрягались в сошку и тащили, а один направлял её. Дорогу железную строили от Старого Оскола. Окопы копали у Томаровки, у Раевки, да и там, где жили. Противотанковые траншеи копали четырёхметровые.
«Мы снизу бросаем землю, а другие наверху отбрасывают дальше. Лошадь в колхозе выделяли, везли продукты и лопаты, а мы пешком везде ходили и спали прямо на земле, лето было. Один раз как летит самолёт, мы попадали в траншею, он, правда, не стрелял, мы дуже перепугались», — продолжила собеседница.
«Немцы у нас не стояли, разведка только приходила. Я вышла воды у колодца набрать, двое идут с винтовками, но не германцы, у них шинели были хорошие, а у этих нет, мадьярами называли. Подошли и показывают, чтоб я ведро поставила, потом повели меня по улице на Ломово. Мороз был сильный, холодно, а я в калошах и в костюмике. На моё счастье, полицай вышел из дома, остановил мадьяр и спрашивает: „Куда они тебя ведут?“ Я кажу ему: „Не знаю“. Он отпустил меня, я так быстро бегла домой, наверно, больше километра, — вспомнила очевидица грозных военных событий.
Татьяна Алексеевна рассказала, как будучи в гостях у соседей увидела немцев в окно. Они шли по огороду, один за одним.
«Я когда прибегла домой, маме рассказала, что немцы в деревне, она перепугалась. На выгоне у нас конюшня была, два коровника стояли, они по‑над теми сараями залегли в канаву. А на Заячьем наши стояли. Как началась потом стрельба, одну бабу у нас в руку ранили в хате. Один мужик кажет: „Эх, нет у меня автомата, я б их зараз всех тут пострелял“. А куда их постреляешь, человек сорок было разведчиков немецких», продолжила рассказ юбилярша.
После войны Татьяна Алексеевна работала в колхозе по наряду, на ферме выращивала телят, в полеводческой бригаде ухаживала за посевами сельхозкультур. Кроме производственных дел в избытке было и домашних, без мужа растила сына, строила свой дом, держала хозяйство. Везде успевала. Стала участницей ВДНХ (выставка достижений народного хозяйства), которая проходила в Москве.
«В колхозе и лес вручную заготавливали и грузили в плосковском лесу на строительство колхозное, и хворост рубили. Пшеницу тогда не сеяли, рожь серпами жали, а она вырастала в рост человека. На палки положим крестец снопов и несём до скирды. Годов пятнадцать работала телятницей. Всё вручную делали. Были сараи, что в конюшню и на лошади нельзя было заехать, вот и носили корма на себе, навоз выносили на руках. А в Москву посылали за кориандр, мы тогда большой урожай вырастили, — рассказала Татьяна Алексеевна. — Нас посылали тогда от колхоза на выставку: меня, Прасковью Сергеевну Гончарову и Степана Григорьевича Акиньшина. И медаль с книжечкой где‑то есть. За сто годов досталось всего, мозолями да потом всё доставалось. На трудодни мало платили, а налоги надо было отдать».
Голос женщины дрогнул, грустные мысли оттеснили те светлые воспоминания, о которых она хотела поведать. Теребя руками платок, Татьяна Алексеевна повернула голову к окошку и ненадолго прервала свои воспоминания. Нина Григорьевна обняла маму за плечи и, ласково поглаживая её по плечу, произнесла:
«Мы ж у неё приёмные, но для всех нас она самый близкий и дорогой человек. У мамы был свой сын Иван. Он служил срочную службу на подводной лодке и там получил облучение. Его комиссовали. Хороший был мужчина, отзывчивый, рукодельный. Любое дело у него спорилось, хоть кирпичную кладку сложить, хоть по плотницкой части что смастерить. Тот домик, что рядом, строил папа сам, а этот, где мы сейчас находимся, они сделали с Иваном. Он много нам помогал, добрый был, как и мама. Два года он всего послужил и вернулся домой больным. В девяностом году он умер».
«Я замуж вышла поздно, — улыбнулась юбилярша. — У Гришки умерла жена, а я детей пожалела. Привёл он меня двор поглядеть. Свекровь за детьми глядела, бедность, двух замуж отдали, а остальные мал мала меньше. Сидим во дворе, а они с огорода идут маленькие, и каждый по очереди: „Мам, здравствуй“, „Мам, здравствуй“. А я гляжу и думаю: сколько ж вас тут есть. Их старший Вова подучил, чтобы они все поздравствовались со мной. Как я после таких слов могла отказать детям. И осталась. Работала тогда в колхозной столовой, пришлось бросить, надо было ухаживать за малышами. Двое были в интернате. Они как‑то сбежали оттуда и заглядывают в окна. Я увидела и кажу мужику: „Гриш, давай забирать ребят, пускай живут дома, мне что пятерым готовить, что семерым». Мои дети все хорошие, они меня не бросают, жалеют. Мне их всех жалко, они все мои».
— Нас у родителей девять детей. Когда скоропостижно умерла мама, мы с сестрой Ольгой были уже замужем. Младшему Вите было полтора года, сестре Любе шесть лет, — с заблестевшими от слёз глазами, обняв Татьяну Алексеевну, срывающимся голосом произнесла Нина Григорьевна.
— А Жене было четыре годика, — поправила дочь Татьяна Алексеевна.
— В общем, для всех нас она стала родной мамой, у которой мы всегда находим поддержку и понимание. Она воспитала наших младших, всем сыграла свадьбы, ребят провожала в армию и встречала. За внуками приглядывала. И сейчас она каждому находит тёплое душевное слово — и детям, и внукам, и правнукам, — говорит Нина Акиньшина. — Нас приняла как своих. Мы её обожаем и любим. Она очень добрая и отзывчивая мама. Все приезжают её проведать, привозят подарки. Наша мама самая лучшая на свете. Дай Бог ей здоровья. Плохо только, что она потеряла зрение. Сделали в Харькове одну операцию на глазах, стала немного лучше видеть, а после повторной зрение упало. Бывает, я что‑то забуду, она мне подсказывает, напоминает. В жизни ей досталось, много довелось пережить. Сама держала корову, поросят, птицу, самой на лошади приходилось привозить дрова из леса, чтобы топиться. Рассказывала, что возила в корзинах в Белгород, в Москву вишни, яблоки, чтобы заработать денег. У неё был хороший сад на прежней усадьбе.
— 93 года мне было, когда сделали операцию, — напоминает Татьяна Алексеевна. — Ой, деточки, сейчас жить можно, всё есть: и еда, и одежда. А за сто лет я уже чего только не видала.