Жизнь пополам. Алексей Стешенко поделился воспоминаниями бабушки – свидетельницы войны

Мои родные

Я родилась в 1931 году в селе Подкопаевка, но точную дату своего рождения я не знаю. Все документы — метрики детей, родителей, семейные фотографии — всё пропало во время Великой Отечественной войны. Я помню, как кто‑то громко постучал в окно:

«Варька! Немцы идут, прячь фотографии и документы! Увидят Гришку в будёновке — всех постреляют!»

Мама и спрятала документы и фотографии в «защитку» (в листья, которыми утепляли стены хаты зимой), где их и сгрызли мыши. Моя мама Варвара Михайловна была старшей в своей семье. Кроме неё ещё сестра Поля и младший брат Митя. Они очень рано остались сиротами. Жили по людям. Мама с пяти лет нянчила чужих детей, с того и кормились. На всю жизнь запомнила я её бережное отношение к своему углу, к своему дому, к своей земле.

«Дети, держитесь земли. Она прокормит. Она не даст умереть с голоду», — сказала однажды мама.

Эти её слова я помню до сих пор и часто повторяю их своим детям. Мой отец Григорий Наумович Кодинцев был бригадиром в колхозе, закончил рабоче-крестьянскую школу, работал ветеринаром в колхозе «Красная Волна». Мои родители трудились в колхозе, в который вступили в 1930 году. Наверное, довоенная жизнь была трудной и не такой уж богатой, но я помню ту атмосферу семейного тепла и спокойствия, что царила тогда в нашем доме.

Очень часто мои родители и наши соседи Кодинцевы собирались у нас в саду, варили зливуху (полевую пшённую кашу), пели задушевные песни («Посажу я розу», «Стоит гора высокая» и другие). Папа играл на балалайке, дядя Митя на гитаре, а вокруг цвели цветы и сады, пели соловьи, и было так хорошо и спокойно, казалось, так будет всегда.

Чёрная метка

Та чёрная дата, 22 июня 1941 года, разделила нашу жизнь пополам на «до войны» и «войну». К началу войны мне было чуть более девяти лет. Кроме меня ещё два брата: Толик, 1936 г. р., и Веня, 1939 г. р. Сестрёнка Нина родилась в декабре 1941 года, когда отец уже был на фронте.

Как провожали папу на фронт, я не помню. Наверное, меня оставили дома с детьми. Память сохранила проводы дяди Мити. Его призвали сразу же 23–25 июня. Мы пришли в г. Корочу к зданию, расположенному на улице Интернациональной (впоследствии долгое время там был расположен детский сад). Дом с балконом. Вся улица сверху до низу запружена людьми. Стоял крик и плач. Вышел командир, скомандовал: «Становись!» И колонна мобилизованных двинулась вверх по улице. И тут я увидела дядю Митю. Он сидел верхом на огромной серой красивой лошади, видно очень горячей и норовистой, мускулы у неё так и играли, а дядя Митя был очень бледным. Умел ли он ездить верхом? Больше я его не видела. Он пропал без вести. После войны мама долго искала очевидцев, говорили, что в полевую кухню, где он служил поваром, попал снаряд.

Напои деток молочком!

А потом через наше село Подкопаевка потянулись беженцы. Они ехали в повозках со своим немудрёным скарбом, малыми детьми, измученные и голодные. У некоторых за повозкой шли такие же измученные, тощие коровы. Одна из повозок остановилась возле нашего двора.

— Хозяечка, напои моих деток молочком, — попросила женщина, правившая измученной лошадью.

Мама вынесла молока, варёную картошку.

— Откуда вы? — спросила она.

— С Украины, — заплакала женщина.

— Зачем я сорвалась с места? Куда я еду? Где меня ждут? Денег нет, продукты закончились, лошадь вот-вот падёт, немец бомбит. Всё равно погибать, так уж лучше в своей хате!

Видно насмотревшись на мучения беженцев, мама наотрез отказалась эвакуироваться, когда пришёл наш черёд.

— Не поеду,— решительно заявила она уполномоченному по эвакуации.

— Как не поедешь?! — кричал тот. — Фашистов ждёшь?! — хватался он за пистолет.

— Сам фашист! Стреляй! Только всех сразу стреляй! С бабами и детьми воюешь! На фронт иди!— кричала мама в ответ.

И сейчас встаёт перед глазами картина: маленькая Нина на руках у мамы, мальчишки, ухватившиеся за её юбку, я, выглядывающая из‑под её руки, и уполномоченный по эвакуации, размахивающий перед нами пистолетом. Что ж, он должен был выполнять приказ, но, отказавшись ехать, мама спасла нам жизнь. Вряд ли бы мы выжили в дороге.

Поход за маслом

Осенью, в октябре — ноябре 1941 года, наступило безвластие: наши отступили, немцы не пришли. Мы жили на краю села, но всегда кто‑нибудь из односельчан прибегал и сообщал новости. Так и на этот раз.

— Варька! Пойдём за семечками и маслом! В Короче маслозавод тянут!

— Галя! (в украинских сёлах имена Галя и Аня значат одно и то же. — Прим. ред.) Бери два ведра и коромысло, иди за маслом. Баба Стенька идёт, и ты с нею.

Стояла поздняя осень 1941 года. Грязь непролазная. Нас пошло много человек, но я оказалась самая маленькая и по возрасту, и по росту.

Маслозавод был возле реки Корочи по улице Интернациональной. Когда мы пришли, я увидела длинное здание, оно было завалено семечками под самую крышу, но люди топтали их ногами, проходили вперёд, чтобы набрать нераздавленных, чистых семечек, а на берегу реки Корочи было много людей. Они сидели на корточках, лежали на берегу и что‑то черпали. Это было масло. Его выпустили в реку, чтобы оно не досталось немцам. Мне помогли набрать этого масла, но как трудно было идти назад! Ноги тонули в грязи, вёдра раскачивались на коромысле и пригибали к земле. Принесла ли я хоть что‑то домой? Масло ли я несла? Может быть, это была речная вода?

Вставай!

Надо было жить, а чтобы выжить, надо было работать. Я помню раннее утро,четыре-пять часов. Голос мамы (когда она спала?):

— Галя! Иди за дровами в лес, тётка Маруська идёт, и ты вместе с нею. Толик, гони корову пасть, да гляди, без неё мы пропадём.

Как хочется спать. Натянуть одеяло на голову, зарыться под подушку. Четыре часа утра. Толику шесть лет, мне — десять.

В эти годы я рубила дрова в лесу для топки печи, косила косой траву для коровы, таскала непомерные, больше себя ростом, вязанки с травой, носила продавать молоко на базаре и «по людям», чтобы на вырученные деньги можно было купить мыло, нитки, какую‑нибудь одежду для растущих детей.

Где деньги?

Я помню лютую зиму 1941–1942 годов. А может быть, она и не была лютой, просто у нас не было тёплой одежды и обуви. Мама отправила меня на базар продавать молоко.

— Сколько просишь? — остановилась передо мной городская женщина.

— Сто рублей, — мне казалось, что я сказала это довольно громко, но мои губы еле шевелились от холода, пальцы рук не слушались. Женщина внимательно посмотрела на меня и взяла молоко. Отдала ли она мне деньги или я сама положила их негнущимися руками мимо кармана? Дальше я не помню ничего. Ни того, как продавала другие кувшины с молоком, ни того, как шла домой, от холода, казалось, у меня замёрзли все внутренности. Очнулась от маминого крика:

— Галя! Где деньги! Что ж ты наделала! — начала она меня ругать, но, внимательно посмотрев на меня, ахнула, быстро раздела и отправила на печку. А вот кирзовые сапоги снять сразу не смогла — примёрзли ноги к подошве.

Крикуха

В начале 1942 года к нам постучали. Под окном стояло несколько человек. Они были на лыжах, в белых маскхалатах. Это были наши разведчики. Вслед за ними в село пришла военная часть красноармейцев-лыжников.

До самого лета 1942 года мимо нашей хаты уходили солдаты в сторону Белгорода, в разведку ли? В бой ли? Уходили ротой, возвращалось несколько человек.

Они были такие уставшие, измотанные боями. У нас солдаты останавливались на ночлег. Набросав соломы на пол, падали вповалку спать. А маленькая, грудная Нина кричала и кричала, а я её качала и качала, сама засыпая над её люлькой.

— Нинка, ну чего ты кричишь, ну, молчи, дай им поспать!

Некоторые солдаты, заругавшись, уходили в другую хату, другие спали не просыпаясь.

— Дочка, дай я её покачаю, — присел однажды рядом со мною немолодой солдат с большими усами.

— У меня дома, на Украине, своя такая крикуха осталась, а ты поспи, поспи, — пожалел он меня. А мне показалось, что сейчас, здесь, рядом со мною, был мой отец.

Светящиеся строчки

А летом 1942 года немцы отрезали часть наших солдат от основных войск. Красноармейцы скрывались в Пушкарском лесу и в садах за нашей хатой. Как‑то поздно вечером к нам пришли три красноармейца. Они просили гражданскую одежду, чтобы легче было перейти линию фронта. Мама отдала то, что осталось от дяди Мити и папы.

Односельчане ходили в лес, искали своих мужей и братьев, носили продукты и гражданскую одежду. Всем жителям села приказали вырыть окопы, куда можно было бы спрятаться во время обстрелов. Так как мы были мал мала меньше, наши соседи Кидановы пускали нас в свой окоп. Я помню, как однажды во время обстрела мама послала меня с детьми в этот окоп, а сама осталась дома, чтобы вывести корову, если вдруг загорится хата. Я бежала, держа одной рукой Нину, а другой Веню, и вдруг застыла, зачарованно глядя на красивые светящиеся строчки, пронзавшие ночное небо. Очнулась от отчаянного крика моего младшего брата Толика:

— Галя! Пригнись! Пригнись! Трассирующие пули летят!

Оккупация

А в июле 1942 года пришли немцы. Было страшно, но детское любопытство взяло верх. Дети, да и взрослые вышли на улицу, стараясь держаться поближе к дому. Впереди, по дороге, ведущей в село, пролегающей между садами (со стороны, где сейчас находится санаторий «Дубравушка»), на красивых, холёных лошадях ехали три огромных немца. На них были необычные мундиры, на головах — высокие шапки. За ними двигалась часть фашистов на мотоциклах, часть шла пешком. Замыкали колонну наши пленные солдаты. Сердце сжималось, глядя на них, на глаза наворачивались слёзы. Измученные, голодные, в изодранной одежде, некоторые босые, у других подошвы были привязаны к голенищам сапог, многие были ранены, перевязаны грязными тряпками. Соседский мальчишка Юрка Киданов бросил в колонну пленных какую‑то еду. Конвойные тот час направили в нашу сторону автоматы, а один из них оглушительно щёлкнул кнутом по земле. Все в страхе отпрянули и замерли.

Фашисты прошли дальше. У нас не остановились. Боялись партизан. Мы жили на окраине села очень близко к Пушкарскому лесу. Но вечером они вернулись:

— Матка, курка, яйки, быстро, быстро.

У Кидановых скосили всю рожь для своих лошадей.

— Пан! Пан! У меня восемь детей, чем кормить их буду, — просила их тётя Паша Киданова.

— Пух! — немец навёл на неё автомат.— Рус, свинья.

По возможности мы старались не ходить далеко от дома. Было страшно.

Однажды, в начале февраля 1943 года, с улицы в хату влетел Толик:

— Там наши «ястребки»!

Мы все выскочили на улицу. Высоко в небе кружило два маленьких серебристых самолёта. Это были наши разведчики.

И снова в окно забарабанили:

— Варька! Немцы уходят, коров стреляют, угоняют!

Корова была для нас всё. Без неё не выжить.

— Галя! Гляди детей, — мама погнала корову в лес.

Нина на руках, ребята прижались с двух сторон. От страха я крепко зажмурила глаза. Немцы не зашли к нам. Видно, мама крепко молилась за нас.

Наши пришли!

А потом, уже поздно вечером, в наше окно опять постучали.

— Мать, немцы есть в селе? — В хату зашли трое солдат. Они были в белых полушубках, серых солдатских валенках, а на шапках огнём горела такая родная красная звёздочка. Это были наши разведчики.

В село пришли наши войска. В Пушкарских садах разместилась танковая часть. Между деревьями солдаты вырыли укрытия для танков, а сомкнувшиеся ветки молодых яблонь, надёжно укрыли их от немецких самолётов-разведчиков.

Предстояли большие бои. Это понимали все.

2 июля 1943 года танковая часть двинулась в сторону Прохоровки. Мы все — и взрослые, и дети — высыпали провожать наших солдат. Мы понимали, что они едут воевать — молодые, весёлые, красивые. Так хотелось, чтобы все они остались живы. Один из танкистов, высунувшись из танка, улыбнулся и помахал нам рукой. Мы долго махали им вслед.

Дети много работали

С приходом наших войск начала работать школа, но мне некогда было учиться — надо было помогать дома, да и в колхозе тоже. Сколько раз приходила к маме моя двоюродная сестра Киданова Галя, которую с юношеских лет все уважительно звали по имени-отчеству Анна Павловна, в том числе и моя мама.

— Тётя Варя, пустите Галю в школу. Ей надо учиться.

— Да кто ж помогать будет? — хваталась за голову мама.

В четвёртый класс я, можно сказать, не ходила. Из‑за вечной занятости домашними делами, помощи в колхозе я посещала школу один-два раза в неделю, а то и вовсе не ходила.

Рано утром бригадир садоводческой бригады Алексей Максименко стучал в окно, собирая людей на работу. Мы, дети, тоже трудились в колхозе. В колхозных садах стаскивали обрезанные ветки в кучи, собирали червей на деревьях, летом — колоски на полях, из соломы скручивали «перевясла» для обвязки стволов деревьев, чтобы зайцы зимой не грызли кору, летом рвали сорняки по просу и гречихе. Было много работы, которую выполняли дети.

Иду в школу

Война закончилась в 1945 году. Возвратился с фронта папа.

Я пошла учиться в Корочанскую школу. Здание бывшей женской гимназии, где до войны занимались дети, сильно пострадало. Учились мы в здании на улице Ленина.

Учебников у нас не было, тетрадей тоже. Писали мелом на дощечках, химическими карандашами между строк в старых книгах.